— Нам тоже до берега доплыть надо, — сказал Кабан. — Хотим, чтобы Сергей Иванович помог новую звёздочку отлил.

Слушает старуха и пожимает плечами:

— Ох, и надоели вы ему со своими звёздочками. За них эмтээс не платит. Но ты, Троша, не уходи, дождись! Сергей Иванович розмыслов уважает.

Уважил старик нашу просьбу: отлил и вторую звёздочку. Сила ветра в машине резко увеличилась, зерновая масса больше не накапливалась на решётах, но зато часть лёгкого зерна выдувалась. Опять потери, опять неудача! Ребята приуныли. У Трофима даже руки опустились. Ничего с нашей затеей путного не выходит.

Так же думал и механик МТС. Захожу к нему, чтобы посоветоваться, а он мне тоненькую книжку протягивает: читай, мол, скоростник, что образованные люди пишут.

В книге было сказано, что третья скорость — чисто транспортная скорость. Работать на ней запрещается: комбайн не приспособлен для высоких скоростей, при третьей скорости он быстро растрясется, разболтается, и тогда — авария!

— Не разболтается, не растрясется, — пробовал я уговаривать механика.

А он — ни в какую!

— Не спеши мылиться, может, бриться не придётся! Смотри, Борин, как бы ты в аварийщики не угодил, уж больно над комбайном мудришь, как бы он на тебя не разгневался!..

Комбайн на нас не гневался. Не мог он гневаться на тех, кто стремится придать ему силы, сделать его более подвижным. Но с переходом на третью скорость дело не клеилось.

И тут нам, механизаторам, пригодился опыт отцов. Вспомнили мы, как прежде в Жестелеве крестьяне обрабатывали хлеб, отделяли «чело» от мякины и охвостья. Обычно отец брал на деревянную лопату зерновой ворох и подбрасывал его навстречу ветру, так, чтобы масса рассыпалась веером в воздухе, чтобы мякина и охвостья отлетали чуть подальше в сторону, а всё добротное зерно собиралось отдельно.

Чтобы и в комбайне зерновая масса подбрасывалась веером и равномерно поступала на решето очистки, понадобилось увеличить колебание стрясной доски, удлинить каждый второй зуб гребёнки.

И стрясная доска «ожила», она энергично подбрасывала зерно, а изменённая гребёнка более равномерно распределяла массу по решету. Однако и при этом способе из-за сильного ветра часть зерна уходила с половой.

Чтобы обуздать ветер, под решетом первой очистки поставили три ветронаправляющие планки, и струя ветра пошла в нужную сторону.

Третья скорость была в наших руках!

И в тот год, и в послевоенные годы, когда члены экипажа, соблюдая правила технического ухода, на этой же скорости убирали чистые хлеба, комбайн не растрясая, не выбыл из строя. Он находился в борозде дольше тех уборочных машин, за здоровьем которых плохо смотрели, хотя комбайнёры и водили машины на малых скоростях.

Третья скорость — заманчивая скорость. Бывало, рассказываешь о ней молодым комбайнёрам и видишь, как у ребят загораются глаза. Хочется им, чтобы агрегат вместо обычных трёх-четырёх километров двигался бы со скоростью пяти-шести километров в час. Однако не всё, что делается скоро, делается хорошо.

На слёте механизаторов подходит ко мне молодой комбайнёр из соседнего района и бросает:

— Надоело мне на первой тащиться. Вернусь домой, начну на третьей работать.

— А где косишь?

— В низине, по правую сторону железнодорожного полотна. Хлеба там редкие, за световой день тридцать гектаров шутя уберу.

Поле, на котором парень собирался убирать, я хорошо знал: рельеф неровный, изрезанный, хлеба засорённые. На таком участке не те что на третьей — на первой скорости опасно вести машину.

И, когда я откровенно высказал свои опасения, комбайнёр обиделся, вспылил:

— А кто на съезде заявлял: «Наши методы приобретут ценность только тогда, когда они станут вашими»? Ты ведь об этом сегодня днём говорил, а к вечеру от своих слов отказываешься.

И не думал, и не хотел отказываться. Не нравилось мне, что парень к переходу на новую скорость отнёсся легкомысленно. Его не смущали ни потери зерна, ни то, что машина может преждевременно выйти строя, — главное для него скорость. Скорость ради скорости! Жизнь машины парня не интересовала.

— Машина не твоя, а моя, — ответил он. — Брось лукавить, Костя. Скажи открыто, что боишься, как бы новые звёзды не зажглись на нашем кубанском небо как бы не померкла твоя.

Не послушал парень доброго совета: перешёл на третью скорость и… вывел комбайн из строя, укоротив срок жизни машины. В то лето из-за его ухарства колхоз недобрал много хлеба.

Новые звёзды зажигались не только на кубанском, но и на одесском небе. Как-то Лида принесла вечерний выпуск «Известий» и, улыбаясь, протянула мне газету:

— Прочти про одесских скоростников.

Читаю и радуюсь: радуюсь, что у кубанских комбайнёров нашлись последователи. Передовые одесские механизаторы новых машин не требуют, ведут старые трактора на повышенных скоростях. Молодцы, ребята! Выходит, наше начинание не заглохло.

Позже, в 1961 году, с трибуны январского Пленума ПК КПСС Никита Сергеевич Хрущев горячо поддержал одесситов:

… Возьмём, к примеру, использование тракторов, — говорил он. — Передовые трактористы Одесской области нашли путь повышения их производительности. Они стали работать на повышенных скоростях Парк тракторов остался тот же, а производительность намного возросла. От кого это зависит?

От машин? Нет Это зависит от людей. Мы должны их обучать, воспитывать, учиться на их опыте, делать его достоянием всех.

ЩЕРБАТЫХ БЫЛ ПРАВ!

Многим, кто бывал в степи под Шкуринской, нравился наш полевой стан: уютный вагончик с отдельными купе, красный уголок с библиотекой, столовая. И не столько сама столовая, сколько обеды, приготовленные Ваней Климовым. Отличный был повар!

Какими борщами, какими отбивными он нас потчевал, каким хлебным квасом поил!

Приезжие люди без преувеличения говорили: в Краснодаре, в ресторане «Кубань», так вкусно не пообедаешь, как у Климова на полевом стане.

О себе колхозный повар говорил стихами:

Оба мы честно трудились и крепко дружили.

Рядом со столовой — душ. Приятно после напряжённой работы освежиться, смыть с себя пот и пыль, а потом лечь в чистую постель.

И хотя время было позднее и за день я чертовски устал, но сразу уснуть не мог. Из головы не выходил вчерашний разговор с Моисеем Степановичем. Старик Забота толковал о семенном зерне. (Колхоз имени Горького после войны стал районным семеноводческим хозяйством, и от того, какие семена будут выращены в Шкуринской, зависела высота урожая в других хозяйствах.) Нынче к обычным требованиям, которые предъявлял колхоз нашему брату-комбайнёру: «Убирайте хлеб поскорее, да без потерь», — прибавилось ещё одно требование: «Оберегай жизнь в зерне. Обращайся с семенами повежливее!»

Требование это отнюдь не новое. Его не раз высказывал агроном Владимир Петрович Щербатых, по совету которого я ещё до войны поехал учиться в Тимирязевку.

О чём бы я в тот вечер ни думал, мысль неизменно возвращалась к наставлению Заботы: «Обращайся повежливее с семенами».

В первые годы труд механизатора оценивался лишь но количеству убранных им гектаров.

Но гектар гектару рознь: с одного можно снять и двадцать и двадцать пять центнеров зерна, а с другого семь-восемь. Редкий хлебостой косить легко На нём любые рекорды можно ставить. Поэтому находились комбайнёры, которые в поисках лёгких хлебов кочевали из колхоза в колхоз, из района в район.

Погоня за гектарами продолжалась недолго. Колхозы стали учитывать не только количество убранной площади, но и зерно, поступившее в бункер комбайна, а также сроки проведения уборки. А после войны к этим условиям прибавилось ещё одно забота о жизни зерна.

Тимирязевка развила во мне особую наблюдательность, «сельскохозяйственное зрение». Вспоминается выпускной вечер. В ярко освещённом Колонном зале Дома Союзов меня впервые назвали агрономом. Назвал старый профессор — воспитанник бывшей Петровки, ученик выдающегося агронома Ивана Александровича Стебута, преподававшего в академий со дня её открытия.